В этот день Сакура ненавидит больничные запахи, несмотря на то, что за четыре годы работы медиком они стали для неё привычными. Она знает, что и Наруто ненавидит их сейчас, читает по его лицу, по каждой родной, до боли знакомой чёрточке: нахмуренные светлые брови, встревоженный, потемневший взгляд, прикушенная губа. Они оба синхронно вздрагивают, когда мимо проходит девушка в накрахмаленном белоснежном халате. Она катит тележку, уставленную разноцветными пузырьками, и дышать становится почти невозможно из-за резко усилившихся запахов нашатырного спирта, хлорки и дезинфицирующих средств. Наруто сжимает кулаки, и Сакура тянется к нему с противоположной стороны коридора, успокаивающе гладит по руке.
Они ненавидят больничные запахи потому, что уверены, что их ненавидит Саске. Они не хотят, чтобы он проснулся и почувствовал что-то неприятное. А в том, что он проснётся сегодня, они оба не сомневаются, даже если все остальные считают их сумасшедшими и безнадёжными мечтателями.
Именно поэтому Наруто срывается с места и в считанные секунды исчезает из виду. Медсестра настороженно смотрит ему вслед; потом переводит взгляд на Сакуру. А та улыбается краешками губ: самый непоседливый ниндзя Конохи успел опередить её лишь на пару мгновений.
Они возвращаются в больницу минут через сорок: Наруто — с охапками цветов, Сакура — с продуктовыми сумками.
Следующие полчаса они оба заняты и даже не смотрят друг на друга. Наруто расставляет букеты: их так много, что ваз, выпрошенных у медсестёр, не хватает: приходится использовать пластиковые бутылки, сосуды из-под микстур, просто раскладывать цветы на тумбочках. Кажется, Наруто скупил весь цветочный магазин Яманака, и Сакура благодарна ему за то, что это сделал именно он. Не то чтобы её могли особенно расстроить ехидные комментарии Ино по поводу того, что история повторяется, и она снова носит Саске в больницу нарциссы и розы. Однако Наруто не захотел, чтобы она слышала это, и в её груди разливается тёплое, щемящее чувство. Сакура на секунду отрывается от своего занятия и поднимает голову.
Стерильно-белая, безликая больничная палата теперь утопает в цветах и зелени, и посреди всего это великолепия красок — нежно-пастельных, великолепно-насыщенных, по-летнему ярких и жизнерадостных — безмятежное лицо Саске кажется ещё бледнее, чем обычно.
Позади раздаётся судорожный вдох. Это медсестра, уже другая, но на лице её написано то же самое, что и у всех остальных, — то, что Наруто и Сакура давно привыкли видеть: замешательство, недоумение и страх. Она смотрит на цветы и думает, что Саске слишком похож на покойника, которым станет совсем скоро, и у его друзей окончательно поехала крыша, раз они решили хоронить его, даже не дожидаясь этого момента.
Сакура ловит рассерженный взгляд Наруто и едва заметно улыбается ему. Что уж поделать, если никто не видит того, что видят они? Если все видят не то, что происходит на самом деле?
— Скоро отмучается, бедный мальчик, — сказала месяц назад Кохару, одна из старейшин, посмотрев на Учиху Саске, блудного сына Конохи, возвратившегося в родную деревню, чтобы попытаться смести её с лица земли, проиграть и узнать о своей второй роковой ошибке.
Сакура успела заметить испуганный, полный стыдливого сочувствия взгляд Шизуне, прежде чем наклонилась к Наруто и нашла его губы.
Они целовались — горячо, жадно, страстно — на глазах у всех, прямо в палате Саске; Сакура сидела у Наруто на коленях, и он перебирал её волосы, гладил плечи, сдавливал в жарких объятиях. Одни смотрели на них с осуждением, другие — с пониманием и жалостью, и день спустя Сакура услышала оброненную кем-то реплику о том, что давно надо было так, и теперь им двоим будет легче.
Никто не понял, что они не искали друг в друге утешения, а просто разговаривали так, на языке прикосновений и ласк, ещё по-детски застенчивых и немного неуклюжих. Их поцелуи были наполнены страстью, а страсть — одержимостью; одержимостью веры, которую они отстаивают перед всеми, вопреки всем.
Учиха Саске не умрёт и не останется жить безвольным растением, задохнувшимся под слоем пепла — единственным, что осталось от его мира, действовавшего по скрупулезно выверенным и тщательно оберегаемым от внешнего воздействия законам; мира, оказавшегося фальшивкой от первой и до последней секунды своего существования.

…Голова у Сакуры кружится от пьянящих поцелуев Наруто, но она заставляет себя отстраниться и продолжить своё занятие. Тонкая, полупрозрачная кожица яблока, которую она срезает, ловко орудуя ножом для чистки фруктов, закручивается спиралью и вот-вот упадёт на пол. Теперь в воздухе пахнет яблоками — ещё сильнее, чем цветами — и терпкий, осенне-сладкий аромат возвращает Сакуру в горькие дни прошлого, когда она вот так же сидела у изголовья смертельно раненного черноволосого мальчика и глотала слёзы, стараясь, чтобы они не капали в тарелку, на которой она разложила аккуратно нарезанные для него фрукты.
Сейчас Саске кажется куда более похожим на того мальчика, чем в момент их встречи посреди холодной песчаной пустыни, несмотря на то, что стал ещё старше.
Наруто ходит по палате и переставляет вазы с цветами, распахивает окно, поправляет запутанные ветром тонкие занавески. Сакура заканчивает чистить яблоко и кладёт его на тарелку.
…В момент, когда нежно-зелёная кожица, выскользнув из-под ножа, с тихим звуком приземляется на пол, Учиха Саске открывает глаза.

***

Они много ходят, просто гуляют по деревне втроём, поддерживая Саске с обеих сторон и не слушая советы врачей, считающих, что ему нужно меньше двигаться. Точно так же эти врачи считали, что не позднее февраля он окажется в могиле, кишащей червями.
Сегодня двадцать седьмое марта, и Саске по-прежнему бледнее, чем смерть, а шрамы и ожоги, изуродовавшие его тело, не исчезнут уже никогда, но он дышит, ходит и разговаривает.
Хотя не сказать, чтобы они много между собой общались. Даже Наруто, и тот в основном молчит. Их с Сакурой руки — его левая и её правая — обнимают Саске за талию и порой соприкасаются, и тогда оба чуть улыбаются, связанные общей тайной, от которой мучительно сладко ноет в груди и кружит голову предчувствием невероятного. Разделить эту тайну на троих — что может быть проще, что может быть сложнее?
Они останавливаются неподалёку от главных ворот Конохи, рядом с той самой скамейкой, на которой Сакура раз за разом умирала, погруженная действием шарингана в вереницу пустых, нескончаемых снов, сквозь которые эхом летело спокойно-жестокое «спасибо».
Наверное, что-то отображается на её лице, несмотря на все попытки скрыть мысли, потому что Саске смотрит на неё каким-то странным взглядом и досадливо (болезненно?) морщится.
Нет.
Он не должен сомневаться в том, что ради него они стёрли из памяти боль воспоминаний и горечь обиды, вытравили из организма смертельный яд предательства.
…Наруто успевает опередить её — как обычно, на пару секунд.
— Сакура-чан, ты тоже вспоминаешь, как на этой скамейке мы едва не поцеловались в первый раз? — она смотрит на него удивлённо, и он широко улыбается. — Только тогда я был в обличии Саске. В тот самый день, когда нас распределили по командам.
Сакура ахает и протягивает руку, чтобы дать ему лёгкий подзатыльник. Ветер взметает подол и широкие рукава её платья из шифоновой ткани и возвращает обратно — нежно-розовую пену кружев, оттеняющих белоснежную кожу.
— Так это был ты! — она смеётся и через минуту почти падает в изнеможении на скамейку. — А я-то всё не могла понять, с каких пор Саске-кун стал таким застенчивым…
Тонкая чёрная бровь медленно, с опозданием ползёт вверх, как будто Саске даются с трудом не только некоторые движения, но и мимика.
— Так ты применял Хенге для этого? — с усилием произносит он и презрительно кривит бледные губы. — Какая глупость.
…Он всё-таки помнит.
Наруто запускает руку в золотистые лохмы и беззаботно улыбается, пожав плечами. В его бездонно-синих глазах мелькают счастливые искры. Он слегка подталкивает друга к скамейке, и Сакура смотрит на Саске, полуприкрыв глаза.
Четыре года назад он казался ей очень высоким, хотя на самом деле разница в их росте составляла, да и продолжает составлять всего лишь пару-тройку сантиметров.
Он и не такой красивый, каким она считала его раньше. Слишком жёсткая линия подбородка, с которой не сочетаются по-девичьи изящные, выгнутые брови, слишком тонкие, упрямо сжатые губы, слишком беспорядочно взлохмаченные на затылке волосы. Нет, не красивый.
Самый родной на свете.
…И пусть время остановится.
Обратится вспять, повторит всё в зеркальном отражении, сделает возможным то, что не исполнилось в прошлой жизни.
Сакура окончательно закрывает глаза и тянется к Саске.
Он замирает.
И лишь через несколько неправдоподобно долгих секунд вздрагивает, то ли слишком поздно осознав, что она пытается сделать, то ли не очень понимая, как на это реагировать.
Он отшатывается — только чтобы попасть в плен крепких рук Наруто, стоящего позади него.
— Просто… попробуй, — шепчет тот ему на ухо, и высоко стоящее в небе солнце золотит его волосы, его глаза, его ласковую улыбку.
Саске сглатывает, и лицо его, столько лет не знавшее тени сомнения, мучительно перекашивается. Он не глуп и понимает, что раз уж сумел выбраться с того света, то теперь ему придётся учиться жить заново, жить по-другому — не так, как он считал правильным и единственно возможным на протяжении всей прежней, рухнувшей, утонувшей на дне беспамятства жизни.
И всё-таки ему трудно перешагнуть через себя, через свою непоколебимую, корнями опутавшую сознание уверенность в том, что прав только он, а остальные — заблуждаются.
Наруто расцепляет руки и отпускает его, отходит на пару шагов. Саске знает, что так он даёт понять, что выбор — только за ним; они никогда не станут его заставлять, убеждать, навязывать ему что-то. Даже если он снова решит уйти из Конохи.
Просто попробуй, Саске…
Он хмурится, злится на них — за то, что поставили перед выбором, который хотелось ещё оттянуть, на себя, за то что не может преодолеть внутреннее сопротивление, на судьбу, которая, поиграв с ним как с глупым ребёнком, отшвырнула на много лет назад — заново начинать то, что, как ему казалось, было похоронено окончательно и безвозвратно.
— Саске-кун… — шепчет Сакура, и он ловит себя на том, что это обращение его больше не раздражает.
Значит, всё действительно изменилось.
Её пальцы скользят вверх по его щеке, касаются бинтов, перевязывающих лоб вместо протектора со знаком Листа, зарываются в чёрные волосы, ложатся на шею.
Просто попробуй… Просто… Так просто.
…И он сдаётся.
Хотя, с точки зрения Наруто, это можно назвать победой.
Нет, разумеется, делать первый шаг — за гранью его смирения. Он просто позволяет Сакуре целовать себя, гладить по волосам, выдыхать его имя. Позволяет себе — но лишь некоторое время спустя — ответить на поцелуй: осторожно, как будто до сих пор сомневаясь, проскользнуть языком в её рот и прикусить пухлые губы; чуть придвинуться, чтобы почувствовать тепло, исходящее от её тела, и едва уловимый аромат цветочных духов. Сакура… Забавно, он никогда не задумывался о связи её имени с ворохом невесомых лепестков, нежно-розовой периной укрывающих подмёрзшую землю в начале апреля.
Наруто смотрит на них, и ему одновременно и больно, и хорошо. Больно, как в тот день, когда он привёл в деревню Цунаде, и Сакура обнимала Саске, а тот даже не поглядел на лучшего друга, рисковавшего ради него жизнью. Хорошо — потому что её распахнувшиеся глаза лучатся восторженным, изумлённым, почти детским счастьем, а его тело неожиданно, впервые за долгие недели, перестаёт быть таким болезненно напряжённым. Наруто странным образом чувствует себя на месте их обоих одновременно. И он за них счастлив.

***

Они приходят в старую квартиру Саске — ту самую, где на комоде до сих пор лежит фотография команды номер семь, перевёрнутая лицевой стороной вниз. Сюда — не только потому, что у Сакуры дома родители, а у Наруто слишком тесно. Просто они хотят, чтобы не осталось ни одного места, омрачённого воспоминаниями умирающего в агонии прошлого. А такие воспоминания изгоняются только другими, более яркими.
Наруто раздвигает занавески и открывает окно, Сакура сдёргивает с кровати пыльное покрывало. Ещё пара штрихов — и начинает казаться, что хозяин покидал своё жилище не на четыре года, а всего лишь на четыре недели. Если пройтись по квартире с влажной тряпкой, то недели, наверное, сократятся до дней.
Саске садится на край постели; Сакура подходит к нему и улыбается. Лучи заходящего солнца переливаются в её волосах, подсвечивая их рубиново-алым; лёгкая ткань платья обрисовывает стройное тело. Она гладит Саске по волосам, и неожиданно это слишком сильно напоминает ему прикосновения мамы — ласковые, утешающие, оберегающие. Наверное, это не очень хорошо. Не в этот момент.
Саске отвлекается от Сакуры и настороженно смотрит на Наруто. Однако тот и не думает замечать — или показывать, что замечает — его выразительный взгляд.
— Ты что, хочешь присутствовать? — наконец, резко спрашивает Саске.
— А ты против? — светлые брови ползут вверх почти недоумённо; словно с некоторых пор стало вполне в порядке вещей наблюдать за тем, как твой лучший друг трахает твою лучшую подругу.
Саске приоткрывает рот, чтобы высказать, что он думает о такой бредовой идее, но внезапно замирает, поражённый мыслью: а всё это — не бредовая идея?
Ведь он не собирался. Никогда не собирался…
Платье Сакуры падает ему на колени, и он вздрагивает, переводя на неё взгляд. Она стоит перед ним, ничуть не стесняясь, обнажённая, спокойная, совершенно не похожая на ту девочку четырёхлетней давности, которая кидалась ему на шею с визгом «Саске-кун!..»
Саске на секунду чувствует что-то, близкое к панике. Как будто происходящее окончательно отрежет ему все пути к отступлению.
…Впрочем, он не собирается отступать. Не потому, что привык действовать решительно и бесповоротно, а потому, что сделать любой шаг назад — неважно в чём, в любом действии, да даже в мысли — означает вновь оказаться в том безвременно-беспространственном измерении, по сравнению с которым мир, созданный Мангекьо Шаринганом — парк с детскими аттракционами. Раз уж он выбрался — непонятно, каким чудом — из глубин собственной боли, бесконечной, как сама Вселенная, значит, надо жить дальше.
Он не представляет, откуда в нём взялось это желание жить. Ему не хочется задумываться над причинами. Иногда он знает, что просто боится вспомнить что-то… что-то, отчего до сих пор не хватает в груди воздуха.
Он ложится на кровать и смотрит на склонившуюся над ним Сакуру. Потом на Наруто.
Заниматься сексом у него на глазах?..
Глупо отпираться, что эта мысль его возбуждает.
Сакура раздевает его осторожно, не торопясь приблизить долгожданный момент, но и не опасаясь, что он наступит слишком быстро. Логично было бы предположить, что это она — девственница, а он за три года скитаний успел перепробовать многое, однако сейчас всё выглядит слишком наоборот, и девушка начинает сомневаться: а так ли уж правдивы распространённые в деревне слухи о том, чему именно Саске учился у Орочимару?
Ей бы хотелось знать, но она никогда не спросит этого у самого Саске.
Потому что Орочимару забыт.
Его просто не существовало.
И, как бы там ни было, вряд ли Саске когда-нибудь спал с женщиной. Нет, разумеется, он не отводит глаз, и на его бледных щеках нет и следа румянца, но что-то в его взгляде заставляет Сакуру предположить, что он впервые видит перед собой обнажённую девушку. Он смотрит на неё — разглядывает — с некоторым удивлением и, словно что-то просчитывая. Наверное, так бы он смотрел на человека, демонстрирующего новую технику, которой ему предстоит обучиться в ближайшие сроки.
Наконец, на его теле остаются только бинты, и Сакура, впервые почувствовав что-то, похожее на смущение, садится на него, оседлав бёдра, и наклоняется, расставив руки по обе стороны от его головы. Её сосок находится в миллиметре от губ Саске, и его горячее, прерывистое дыхание обжигает нежную кожу груди.
Он возбуждён. Да, он возбуждён.
Если честно, она боялась, что у неё не получится.
Она ведь даже не нравилась ему никогда.
Саске смотрит на неё ещё в течение нескольких секунд, а потом вдруг резко переворачивает на спину, подминая под себя. Сакура и сообразить ничего не успевает, как он оказывается внутри неё.
А она-то думала, что прочувствует этот момент в мельчайших подробностях…
Впрочем, глупо было ожидать от Саске, что он отдаст всё в её руки.
Он двигается в ней, сильно, быстро, не получая, впрочем, особенного удовольствия.
Отступать — невозможно, ни в чём. Жить дальше.
Он никогда не думал, что секс будет иметь для него большое значение, и так и оказалось. Однако то, что происходит между ними сейчас, кажется ему чем-то большим, чем просто секс, к тому же, не самый лучший.
Точнее, нет. Не кажется. Он просто знает это — как факт.
Она стонет, когда он кончает в неё, но это не оргазм — он понимает, даже несмотря на своё отсутствие опыта. Наверное, чего-то он не умеет, и эта мысль его уязвляет. Впрочем, не смертельно — когда это техника, получившаяся в первый раз не идеально, становилась для него поводом для беспокойства?
Он ложится на спину и кладёт руки под голову.
…И только спустя минуту понимает, что означал странный, наполненный томной мольбой взгляд Сакуры, который он проигнорировал. И правильно сделал — потому что этот взгляд предназначался не ему.
Он успевает дёрнуться — чтобы Наруто, кинувшийся к Сакуре как странник, увидевший посреди пустыни оазис, не сшиб его ненароком — но тот, кажется, его и не замечает.
Они целуются, целуются, целуются: жадно, страстно, нетерпеливо; стонут оба. Сакура торопливо раздевает его, часто дышит, извивается на постели; Наруто ласкает её уверенными движениями, ласкает взглядом — любящим, преданным, восхищённым — усаживает на себя, проводит руками по бокам, по шелковистым разведённым бёдрам, по вздрагивающей от каждого трепетного прикосновения груди.
…Саске смотрит на них, и его попеременно бросает то в жар, то в холод. Наверное, так глупо он не чувствовал себя никогда.
Потом Наруто обхватывает Сакуру за талию, приподнимая над собой, и до Саске внезапно доходит, что это не первый раз, когда они занимаются любовью. И даже не второй. Они успели изучить друг друга, все желания и фантазии, включая самые сокровенные, и счастливы исполнять их, наслаждаясь удовольствием партнёра куда больше, чем своим собственным.
И это… обидно. Больно. Унизительно.
Саске действительно не понимает, что он сейчас чувствует — замешательство, бешенство, ревность… зависть? — но его просто рвут на части эти бушующие эмоции, с трудом поддающиеся определению.
Он не хочет смотреть на то, как Сакура выгибается, откидывая назад голову, и её волосы водопадом рассыпаются по белоснежной спине, но не может отвести взгляд.
В тот момент, когда он случайно встречается глазами с Наруто, Саске испытывает почти ужас. Его лучший друг подкидывает бёдра, заставляя Сакуру надрывно кричать на всю комнату, и Учиха замирает, почувствовав собственную руку как что-то отдельное от всего тела и медленно спускающееся вниз по животу.
Ещё пара секунд — пара глубоких стонов Сакуры — пара коротких движений Наруто, и Саске обхватывает ладонью свой член, сгорая от ярости и унижения, но не в силах противиться болезненному возбуждению,
…Когда всё заканчивается, он не хочет на них смотреть.
Сакура лежит посреди кровати, раскинув руки, счастливая, утомлённая, и они оба — по разные стороны от неё.
— Ты… — выдавливает Саске и заставляет себя, наконец, поднять взгляд на Наруто.
Тот совершенно бесстыдно, удовлетворённо ухмыляется. Он даже не потрудился одеться, в отличие от самого Учихи, первым делом схватившего с пола штаны и даже не дождавшегося, пока подсохнет белая жидкость, запачкавшая бёдра.
«Но ты же был первым! — ясно читается в смеющихся синих глазах.— Ну… в этот раз, я имею в виду».
Саске закусывает губу и пытается противиться организму, естественно запускающему активацию Мангекьо Шарингана при появлении существа, расцениваемого подсознанием в качестве смертельного врага.
В этот момент он ненавидит Наруто.
Сильнее, чем когда они дрались на крыше больницы.
— Нам надо возвращаться, — говорит Сакура, улыбаясь. — Нас и так уже наверняка потеряли.
Оказавшись на улице, они с Наруто, как обычно, обхватывают Саске с обеих сторон за талию, и тот, замешкавшись, пропускает момент, когда можно — нужно — было оттолкнуть обоих, послать к чёрту, идти самому, несмотря на то, что колени дрожат и подгибаются.
А потом это уже кажется слишком глупым.

…Перед тем, как выйти из его палаты, Наруто и Сакура снова целуются. И он не выдерживает — вскакивает с кровати, вырывает её из его объятий и яростно впивается в её губы.
Наруто смеётся.

***

Никто из них не говорит о том, что они хотят повторить произошедшее. Они просто повторяют.
Саске снова первый; он трахает Сакуру так резко и грубо, чтобы у неё точно не осталось никаких сил на второго любовника, но это не помогает. Она снова стонет, и выгибается, и приподнимается над золотистым телом — похоже, ей нравится поза, когда она сверху, и Наруто, в отличие от Учихи, совсем не против ей это позволить, — а Саске быстро двигает рукой по члену, надеясь только на то, что лучшему другу не вздумается открыть крепко зажмуренные глаза и посмотреть на него.
Он ненавидит их обоих.
Но Наруто, конечно, больше.

На другой день, на улице, глядя на них, льнущих друг к другу — ветер перемешал волосы, руки переплетены, губы беспрестанно касаются губ — Саске не может понять: почему Сакура постоянно тянется к Наруто, а ему приходится выдирать из неё поцелуи чуть ли не силой? Ведь всё начиналось не так. Совсем не так.
Он ненавидит её.
Но когда она внезапно отрывается от Наруто и идёт к нему, улыбаясь ласковой, зовущей, предназначенной только ему улыбкой, он чувствует почти удовлетворение. Он отвечает на её поцелуй — не так жёстко, как раньше. Кажется, он даже обнимает её.

— Хех, Саске, сегодня я первый, — безапелляционно заявляет Наруто, когда они приходят к нему на квартиру.
Саске смеряет его яростным взглядом.
Наверное, он мог бы легко уничтожить его своим Мангекьо, или просто поставить Сакуру перед выбором, положив конец этой странной, дикой, волнующе-неправильной ситуации.
Но…
Он не унизится до признания в том, что ему это небезразлично.
А, может быть, в глубине души Саске просто нравится это молчаливое, яростное соперничество.
Хотя иногда ему хочется убить Наруто на полном серьёзе.
Вот как сейчас: выносить зрелище их двоих, увлечённых только друг другом, влюблённых друг в друга, не обращающих на него никакого внимания, становится просто невозможно. Особенно тогда, когда он не получил свою первоначальную порцию Сакуры, и вынужден ждать.
Он даже ласкать себя не может: руки дрожат от бессильной ярости и едва сдерживаемого нетерпения.
А они, как назло, делают всё невыносимо медленно, решив именно в этот раз растянуть удовольствие.
Саске комкает в руках простыни, стискивает зубы и не смотрит на них — но оно и не нужно: громких стонов обоих вполне достаточно, чтобы воображение нарисовало в голове картинку, ничуть не уступающую реальности по силе воздействия.
Когда они наконец-то заканчивают, он буквально сдирает Сакуру с Наруто и опрокидывает на постель, не позволяя передохнуть ни секунды. В её зелёных глазах, ещё замутнённых после оргазма, отражается замешательство: она слишком расслаблена, она не хочет так сразу, но это только сильнее его подстёгивает.
Он двигается настолько резко, что у самого начинает кружиться голова: силы организма ещё до конца не восстановлены. Перед глазами всё плывёт, но Саске не может удержаться от того, чтобы кинуть взгляд в сторону Наруто.
Он хочет увидеть его ревность, его унижение и его злобу.
Однако взгляд голубых глаз очень странный — и совсем даже не яростный.
А потом Наруто переводит глаза на Сакуру и берёт её за руку. Они смотрят друг на друга так, словно знают бесконечно больше того, кто волей судьбы — их собственной волей — оказался между ними третьим — третьим лишним?
Саске закусывает губу, чувствуя на кончике языка солоноватый привкус крови. Привкус бешенства, привкус отчаяния, привкус ненависти — невыносимо-знакомого чувства, с которым он привык жить и благодаря которому привык побеждать.
Целый клан и целая жизнь были принесены в жертву для того, чтобы он научился ненавидеть. Он научился этому настолько хорошо, что теперь просто не может по-другому.

***

На следующий день Сакура выходит из больницы часов в семь вечера. Саске стало намного лучше, и теперь можно не брать на себя столько дежурств ради того, чтобы быть с ним рядом и ночью. Она собирается идти домой и ненадолго задерживается на лестнице, чтобы спокойно подышать теплым воздухом и подставить лицо мягким лучам низко стоящего в небе солнца.
Кто-то дотрагивается до её плеча. Краем глаза Сакура замечает солнечные блики в золотистых волосах, и её сердце радостно подпрыгивает: Наруто?! Сегодня его не было, ему дали миссию, и она так и не решилась заглянуть к Саске после стандартного обхода пациентов вместе с другой медсестрой. Она боится оставаться с ним наедине: слишком уж они привыкли быть вместе все трое, и ей очень хочется, чтобы Наруто побыстрее вернулся.
Но это оказывается вовсе не он, а Ино.
— Привет, подруга, не ожидала? — смеётся она. — Если честно, я тоже — в кои-то веки увидеть тебя без сопровождения бессменных спутников.
Сакура улыбается. Они давно уже не соперницы; у Ино своя жизнь, да и мальчика, когда-то разбившего сердца обеих своей мрачной, траурной красотой, больше не существует. От него осталось только имя — Учиха Саске — и что-то ещё, понятное Наруто и Сакуре, но совершенно недоступное Ино, порой кидающей любопытные взгляды на них двоих, сжимающих в объятиях полумертвеца, чудом вытащенного из могилы, призрака с горящими чёрными глазами и губами, сжатыми в тонкую полоску.
Следующие полчаса девушки болтают, сидя на скамейке перед больницей. Ино рассказывает какие-то забавные истории из своей жизни, Сакура хохочет и даже не сразу понимает, что тон подруги внезапно стал очень серьёзным.
— Сакура, какого чёрта ты творишь со своей жизнью?
У неё сердитое и озабоченное лицо, совсем как в детстве, когда она ругала подругу за какие-то глупые поступки и объясняла, как жить.
Сакура распахивает глаза и смотрит на неё, как будто в первый раз.
Ино. Ино, смелая, решительная и привыкшая защищать. Покровительница.
Такой она всегда и была, а вовсе не дурой, помешанной на диетах, шмотках и парнях, как хотелось думать в двенадцатилетнем возрасте.
Сакура мягко улыбается.
— Что ты имеешь в виду?
Впрочем, не то чтобы она не знала ответ.
— Я видела, как ты целовалась с Саске. — Ино качает головой. — Сакура… я всё понимаю, но не стоит губить своё будущее ради того, чтобы разок насладиться отзвуками прошлого. Наруто — это тот, кто тебе нужен. Ты будешь с ним счастлива, я же знаю. И ты знаешь.
— Наруто в курсе.
Ино не удивлена. Некоторое время она обдумывает услышанное, потом проницательно смотрит на подругу.
— Сакура, поверь мне, долго вы так не протянете. Потом будет только хуже для всех троих. Да и по деревне уже поползли слухи…
Ино не из тех, которые будут осуждать ради того, чтобы получить удовольствие, почувствовав себя более нравственной. Она вообще не будет осуждать, она слишком умна для этого. Она просто всё понимает.
Но на этот раз Сакура понимает чуть-чуть больше, и ей забавно вдруг осознать, что она наконец-то стоит на одной планке со своей подругой, своей соперницей и своим идеалом — как куноичи, как человек и как женщина — именно теперь, когда она перестала этого добиваться.
Сакура поднимается со скамейки, встряхивает волосами, глядит на подругу ласково, с благодарностью.
— Ино. Спасибо тебе.
Та молчит пару минут, потом улыбается и пожимает протянутую ей руку.
— Не делайте этого слишком открыто. Люди не поймут.
Ино по-прежнему считает, что подруга совершает глупость, но, кажется, впервые готова поверить, что та действительно знает, как лучше.

…Перед тем, как уйти, Сакура оглядывается на окна палаты Саске, странно светящиеся в вечернем сумраке. Ей явственно видны голубоватые вспышки — разряды электричества, молниями прорезающие темноту, которая скрывается за наглухо задёрнутыми больничными занавесками. Она сжимает ручку сумки побелевшими пальцами и глубоко вдыхает.
Скоро.

***

Через три дня Наруто врывается в палату Саске аккурат во время утреннего обхода. Он бросается к Сакуре, закончившей осмотр и складывающей приборы в медицинскую сумочку, подхватывает её на руки и кружит по комнате.
— Сакура-чан!.. — счастливо выдыхает он прямо в её мягкие губы после долгого поцелуя. — Мне дали звание джоунина, представляешь?
Сакура вскрикивает, прижимает ко рту ладонь — её расстёгнутая сумочка падает на пол и всё содержимое рассыпается, но никто не обращает на это внимания — смеётся и целует его в лохматые волосы.
— Наруто… это… это так здорово! Я так за тебя рада!
Украдкой она подсматривает за Саске.
Тот подчёркнуто неторопливо, аккуратно завязывает пояс штанов, поправляет хвосты растрепавшегося бинта на предплечье, надевает футболку и только потом поворачивается в их сторону.
— Поздравляю, — холодно-равнодушно.
— Спасибо, Саске. — Наруто улыбается доверчиво, грустно и понимающе.
Сакура снова целует его, прижимает к себе, и в груди у неё щемит от его боли, его страха, нет-нет, да и проступающего иссиня-чёрными волнами в небесной голубизне сияющих радостью глаз.
— Что, это была сложная миссия? — Целых две фразы подряд, одна из которых вопрос; Саске сегодня непривычно разговорчив.
Он поднимает с тумбочки полуувядший цветок, которому в очередной раз не хватило вазы, скучающе разглядывает его пару секунд, а потом сминает в руке и отправляет в мусорную корзину.
— Ага. S-класс, — отзывается Наруто, внимательно следя за всеми его действиями. — Я многому научился за эти четыре года. И за время, которое ты лежал в больнице, тоже.
— В самом деле? — чёрные глаза сужаются от ярости, но внешне Саске совершенно спокоен. — А я, боюсь, почти всё позабыл. Но мы могли бы это проверить, не так ли, Наруто?
— Хорошая мысль, — весело соглашается тот, и Сакура сжимает его пальцы, чтобы Саске не заметил, как сильно они дрожат. — Пойдём на крышу?
Вместо ответа, Саске распахивает дверь и выходит в коридор, а оттуда — на лестницу.
Его губы плотно сжаты, а на ладонях заметны глубокие красные следы от ногтей.

Наверху прохладно и солнечно, и вся деревня кажется с такой высоты утонувшей в снегу удивительного цвета: улицы, дворики и площади засыпаны розовыми лепестками — сезон цветения сакуры подходит к концу.
Наруто жмурится, глядя на небо и потом сразу — куда-то вдаль, в сторону скалы с высеченными на ней красивыми, волевыми лицами людей, отдавших свои жизни ради счастья тех, кого они любили. Возможно, когда-нибудь там появится и его лицо.
Саске сосредоточенно разглядывает крышу у себя под ногами. На его руках, засунутых в карманы штанов, проступают между свеженаложенными бинтами вены, и Сакуре очень хочется обнять и его тоже, но она не сделает этого; не сейчас. Она помнит, что Наруто просил её не вмешиваться — ещё четыре года тому назад. Поэтому она прислоняется спиной к нагретой солнцем стене и просто смотрит.
Смотрит, как вспыхивают в тёмных глазах алые огни ненависти, сливаясь в причудливый узор Мангекьо Шарингана. Смотрит, как отступает, закусив губу, Наруто и складывает руки в печати.
Как электрические разряды, искрясь и потрескивая, опутывают фигуру Саске, точно десятки шипящих бело-голубых змей.
Как поднимает голову Наруто, и глаза его полны отчаянной решимости, давно победившей страх: всё или ничего, теперь или никогда.
Как ветер красиво треплет волосы — чёрные, длинные, и золотистые, покороче, — когда Наруто и Саске устремляются навстречу друг другу, и два типа чакры, красно-оранжевая и тёмно-синяя, расцвечивают прозрачную лазурь неба ярким сиянием.
Сакура замирает и вцепляется рукой в ограждение, не замечая, что поранила себе ладонь гвоздём, торчащим из железной перекладины.
Беспомощность. Отчаяние. Страх — глубинный, ширящийся, заполняющий всё тело и не оставляющий места даже для воздуха.
Всё это уже было.
Кто дал им право надеяться… быть настолько самоуверенными, чтобы считать, что оно не повторится вновь?
Звук удара сотрясает пространство, словно раскат грома. Синяя чакра полыхает пожаром, оранжевая — съёживается и затухает.
Светлая поверхность крыши покрывается алыми пятнами, будто следами от дождевых капель. А потом пятна множатся и сливаются, превращаясь в багровые лужицы, растекающиеся в разные стороны десятками ручейков.
Сакура не может дышать. Не может пошевелиться. Не может ничего видеть. Крик, которому она не даёт воли, разрывает её изнутри, и только другой крик — крик Саске — внезапно прерывает её жуткое падение в бездну ужаса, которое она ощущает каждой клеточкой организма.
— Какого чёрта, придурок?!
Он стоит, уперев правую руку в колено, и вытянув левую, как-то неестественно выгнутую, в сторону; пытается отдышаться.
Чакра с шипением сгорает в воздухе, оставляя после себя призрачный голубоватый след. Белые сполохи последний раз вспыхивают, очерчивая безвольно повисшую кисть бледной руки, и исчезают.
Наруто поднимает голову, и Сакура видит, как вновь наполняются жизнью его глаза, пустые, потемневшие, мёртвые. Для него это жуткое мгновение, когда под сомнение были поставлена вся вера, все надежды, всё то, что они так упорно отстаивали вопреки целому миру в течение последних месяцев — а, может, и лет — продлилось куда дольше, чем для неё.
— Саске…
Он смотрит на наполовину снесённое ограждение, разодранную в клочья железную сетку и изуродованную, в нескольких местах распоротую чуть ли не до кости руку Саске.
— Какого… чёрта… — с трудом повторяет Учиха. А потом он, наконец, чувствует боль в руке, и воспоминания обрушиваются на него лавиной.
Крыша больницы — эта же самая крыша — искорёженное железо, пробитый бак, из которого стремительно вытекает вода. Взгляд Наруто, неверящий, упрямый, ожесточённый.
Коридор гостиницы, разрушенная стена, сквозь гигантскую дыру в которой видно всю улицу, онемев