Саске растерянно смотрит на собственную руку, которую держит Наруто, — она уже начинает неметь, и он почти ничего не чувствует, только то, как бегут по коже тёпло-красные струйки, и кровь капает с кончиков пальцев частью на крышу, частью — на оранжево-чёрный комбинезон.
— Всё должно быть… по-другому, — тихо повторяет Наруто и чуть наклоняет голову, приближая к нему лицо.
Сакура улыбается сквозь слёзы и смотрит на солнце, высоко стоящее в ясном утреннем небе и рассыпающееся снопами лучей. Она чувствует себя немного лишней, но, в конце концов, это пришлось почувствовать каждому из них в разное время, и это ничего не значит.
Наруто ждал так долго. Куда дольше, чем она сама.
Саске инстинктивно взмахивает неповреждённой рукой, ощутив, как Наруто смыкает у него за спиной объятия, углубляя поцелуй, а потом медленно опускает ладонь ему на плечо.
Ветер снова треплет волосы, чёрные и золотистые, и смешивает их, как смешивал несколько минут назад чакру разного цвета.
И всё это так странно и необычно, что обоим с трудом верится. Даже несмотря на то, что почувствовать вкус друг друга уже приходилось — во время дурацкого случайного поцелуя в Академии.

Сакура подходит к ним, точно выбрав момент, когда стоит прервать мгновение этой хрупкой близости, чтобы она не была омрачена неизбежно возвратившимися сомнениями.
— Ну… — она смеётся. — Похоже, не судьба тебе, Саске-кун, получить выписку из больницы в ближайшее время.
Он оборачивается, и его вид внезапно её поражает.
Он выглядит таким… беззащитным, уязвимым и совсем юным, как выглядел только, когда умирал на больничной койке, неделями не приходя в сознание. Сакура всматривается в него и не может понять: это что, из-за руки, изодранной, окровавленной, повиснувшей плетью вдоль туловища?
— Ничего, я уже почти привык питаться одними фруктами, которыми вы меня завалили. — Саске чуть улыбается, и она внезапно понимает: глаза. Взгляд, неожиданно ставший более открытым и как будто даже… доверчивым, хотя это кажется совершенно невозможным, просто немыслимым по отношению к последнему из клана Учиха.
— А ещё вам придётся платить за ремонт ограждения, — говорит Сакура строгим голосом и обхватывает Саске за пояс, стараясь не задеть повреждённую руку. — Не знаю, кому из вас, но уж точно не мне.
— Сааакура-чан, но у меня же сейчас совсем нет денег!.. — плаксивым тоном сообщает Наруто и, в свою очередь, кладёт руку Саске на талию с другой стороны.
Сакура чувствует, как он вздрагивает, случайно коснувшись полоски обнажённой кожи между поясом его штанов и краем футболки, раздуваемой ветром, и у самой по телу разливается сладко-болезненное тепло, хотя по идее должна бы — ревность.
Саске отвечает ему своим новым взглядом — не то чтобы неуверенным, но говорящим о возможности допустить в себе неуверенность — и позволяет себе чуть расслабить дрожащие колени, доверившись рукам Наруто и Сакуры, крепко держащим его с обеих сторон.
Они не позволят ему упасть, даже если он полностью потеряет контроль над телом.

***

К началу мая в Конохе отцветает последнее вишнёвое деревце, и Саске почти может двигать левой рукой, хотя до сих пор носит её на перевязи — Цунаде больше нет, и некому ускорить процесс заживления.
Он всё ещё слаб: организм, не до конца оправившийся после предыдущих ранений, не выдержал нового и отреагировал лихорадкой, закончившейся лишь недавно. И это мерзко — сознавать, что твоё собственное тело после стольких лет тренировок тебе неподвластно, как неподвластно и сознание, хранящее боль и воспоминания, несмотря на все попытки — казалось бы, столь успешные — вырвать их с корнем.
Саске по-прежнему не пытается вспоминать то, что запретил себе вспоминать, но теперь он знает, что рано или поздно это произойдёт.
Он часто сидит на подоконнике, скользя взглядом по зелёным кронам деревьев, в то время как Сакура гладит его напряжённую шею и плечи, или же Наруто, забавляясь, теребит кончики его отросших волос.
Эти безобидные, невинные прикосновения — всё, что они позволяют себе с того самого дня. Всё — потому что знают, что необходим перерыв перед тем, как сделать последний шаг, да и Саске ещё не оправился. Позволяют — потому что не могут иначе, слишком велика потребность друг в друге, в физическом контакте, пусть и на таком платоническом уровне.
Они снова подолгу гуляют втроём по деревне, ловя на себе любопытные, осуждающие или насмешливые взгляды. Слухи ползут и множатся, но они не собираются ни опровергать их, ни подтверждать, если, конечно, подтверждением не служат мимолётные касания, случайные переплетения пальцев или долгие, ласкающие взгляды.
Они не намечают определённой даты, просто однажды утром Наруто внезапно наклоняется к Саске и шепчет ему на ухо:
— Саске… я думаю, что… сегодня. Да?
— Да.
Он чувствует себя неуютно. Ему кажется, что глупо придавать этому столько значения и как будто даже торжественности. Ему хотелось бы, чтобы всё произошло, как с Сакурой — быстро и безо всяких внешних эффектов, но он отчего-то не может противиться их очевидной убеждённости в том, что этот момент важен. Для всех троих.
Ни один из них не говорит вслух о том, куда именно они направляются, проходя через главные ворота деревни, и в то же время каждому это понятно без слов.
Долина Завершения.
Два часа пути и целая жизнь, разделившая их дороги, лишившая их иллюзий и сделавшая всех троих взрослыми.
Жизнь, которая началась и закончится в одном и том же месте.
Шум водопада и крики птиц заглушает судорожный вдох Наруто, когда он снова видит перед собой гигантские статуи отцов-основателей Конохи и спокойную гладь реки, в которую с рёвом и пенными брызгами низвергаются водные потоки.
Воспоминания отзываются болью в давно заживших ранах, и Наруто хочется дотронуться до тонкого, едва заметного шрама, пересекающего грудь в том месте, в котором Саске пробил её насквозь своим чидори. Учиха тоже морщится и непроизвольно касается своей перебинтованной руки — той самой, в которой тогда сверкал молниями электрический сгусток — но Наруто не знает, чувствует ли Саске то же, что и он, или это самая обычная боль.
В тот день в правой руке Наруто был расенган, а в левой руке Саске — чидори, и они смотрели друг на друга с болью и ненавистью.
Сегодня в левой руке Наруто — пальцы правой руки Саске, и они не смотрят друг на друга, но видят одно и то же: улыбку Сакуры, восхищённой красотой водопада.
Они оба одновременно вспоминают, что она в первый раз в Долине Завершения, и для неё будут существовать только те воспоминания, связанные с этим местом, которые останутся у них сегодня.
— Иди сюда… — шепчет Наруто и разворачивает его к себе.
Саске вздрагивает и пытается побороть инстинктивное желание отстраниться. На самом деле, ему и объятия-то их сложно переносить, просто — успел привыкнуть за то время, когда вообще не мог передвигаться без чужой помощи. Но теперь…
— Я… мне… — он силится подобрать какие-то слова и, наконец, заставляет себя признаться: — Мне трудно.
— Я знаю. Мне тоже, — просто говорит Наруто. — Было трудно. Всё это время.
«Я не хочу больше слышать рёв водопада и чувствовать во рту вкус крови. Пусть лучше это будет вкус твоих губ, Саске».
Саске не слышит этой фразы — здесь слишком шумно, а голос у Наруто внезапно становится очень тихим — скорее, он догадывается о её значении. А, может, это были совсем другие слова… Неважно.
Сердце у Сакуры подскакивает и заходится; его бешеный стук отдаётся в ушах звонким гулом. Ей больно — в такой же степени, как было больно им, когда они находились на её месте, и в то же время ощущение глубокой правильности происходящего даёт необычайную лёгкость.
Последнее звено разорванной цепи.
Последний кусочек головоломки, встающий на место и позволяющий целиком увидеть картину, которую они нарисовали взамен предыдущей.
И пусть никто, кроме них, не поймёт, что на ней изображено.
Наруто укладывает Саске на расстеленную на земле больничную простынь, и тот распахивает глаза с Мангекьо Шаринганом. Он просто не может по-другому, он всё равно воспринимает это как нападение, как угрозу — на уровне, более глубоком, чем уровень подсознания.
Наруто вздыхает и отрывается от его футболки, задранной почти до шеи.
— Саске, послушай. Ты считаешь, что Сакура — самая сильная куноичи и самый лучший медик в деревне?
Саске смотрит на него с недоумением. Потом поворачивает голову и встречается взглядом с Сакурой. Она не слышит их слов, но понимает, что говорят о ней, и заливается румянцем — гораздо сильнее, чем от осознания того, что сейчас будет происходить.
— Да, — Саске не может не улыбнуться краешками губ. — К чему это?
— К тому, что это не делает её слабее.
Учиха хмурится.
— Да, но я…
Он хочет сказать «но я не женщина», но возможно ли применять такие понятия в ситуации, которая в свете обычных понятий выглядит как чистейшей воды разврат и отсутствие моральных принципов?
Да и дело ведь совсем не в этом.
Он не умел ни брать, ни отдавать, а только лишь добиваться своей цели, калеча при этом себя и других. И если брать то, что ему нравится, его научила Сакура, то отдавать может научить лишь Наруто, и никак иначе.
К тому же, «отступать — невозможно, ни в чём».
Где-то рядом продолжает шуметь водопад, но жаркое дыхание, согревающее шею, заглушает другие звуки.
Саске закрывает глаза и позволяет себе просто чувствовать: губы Наруто, руки Наруто, пальцы Наруто. Ему хорошо, очень хорошо — как бы ни трудно было себе в этом признаться — и в сознании против воли всплывают картинки: Наруто с Сакурой, её громкие стоны, её желание быть с ним, казавшееся тогда ненасытностью. Теперь это понятно, слишком хорошо понятно, как и то, что никогда ему за ним в этом плане не угнаться, он просто не сумеет вот так дарить удовольствие, в то же время ничуть не отнимая его у себя.
— Саске… — шепчет Наруто, предупреждая.
Саске закусывает губу, разводит шире колени и вцепляется в его спину.
…Больно.
Но не больнее, чем было в Стране Волн, в коридоре гостиницы, на крыше больницы и здесь же, четыре года назад.
Не больнее, чем когда сам причинял боль, применяя одну смертельную технику за другой — нет, не против врага, а против себя самого, с идиотской мечтой о будущем рядом с друзьями.
Не больнее, чем когда ударом об ограждение ему сломало руку, а воспоминаниями — разбило иллюзию, что он достиг своей цели, и от него прежнего ничего не осталось.
Он открывает глаза, и Наруто останавливается, смотрит на него выжидающе.
Было бы хорошо, если бы начался дождь.
«Наруто, я…»
Саске чуть подталкивает его, чтобы он продолжал двигаться, и он продолжает.
Наруто берёт его тело, как забрал часть души — ещё четыре года назад. Тогда Саске не заметил этого совершенно, иначе никогда бы не позволил, но оно и к лучшему: потому что теперь ему её возвращают, по капле, оживляющей выжженные дотла внутренности, — душу, бережно сохранённую в тайнике чужого сердца. Двух сердец.
Саске поворачивает голову в сторону Сакуры — смотрит сквозь туман, застилающий глаза, как она улыбается, кусая губы, и плачет от радости за них обоих и осознания факта, что теперь прошлое похоронено окончательно и безвозвратно — вместе со всеми печалями и всеми детскими мечтами.
— Скажи это, — выдыхает Наруто в шею Саске, усиливая толчки.
И он говорит.
— Сакура… Иди сюда.
Наруто рывком выходит из него, садится на землю и затаскивает его на колени спиной к себе, чтобы она смогла быть рядом, смогла обнимать и целовать его — их обоих.
Без неё это было бы невозможно.
Без неё он никогда бы не сумел понять Саске, и было бы, как тогда — когда пытался вернуть его силой, не задумываясь о том, что нужно ему самому.
Вместе, все трое.
Наруто гладит одной рукой волосы Саске, другой — спину Сакуры, сидящей на нём сверху, и сильнее подкидывает бёдра.
Саске выгибается и стонет от переполняющих его ощущений — Наруто внутри него, Сакура рядом с ним, его тёплые пальцы, скользящие по телу, её нежные прикосновения, смягчающие боль от резких, глубоких толчков. Он откидывается назад, кладёт голову Наруто на плечо, и тот зарывается носом в чёрные волосы, легонько прижимается ртом к его виску. Он гладит его по щеке, и Саске, сам толком не понимая, что делает, ловит губами его пальцы.
Наруто стонет, проталкивает пальцы ему в рот, сильнее вжимается в его тело и одновременно целует Сакуру.
Как отнесутся к ним те, кто узнает, что они делают? А ведь рано или поздно узнают все.
Может быть, они и в самом деле совершают ошибку?..
Обнимая Саске, Сакура вспоминает слова Ино, которая всегда оказывалась права.
Приподняв чёрные волосы, Наруто покрывает поцелуями шею Саске и прижимает его к себе так крепко, как только может.
Пусть так, но лучше троим совершить ошибку и расплачиваться по счетам, чем позволить одному нести на себе всё её бремя.

***

Они решают подождать с возвращением в Коноху до завтра и остаются ночевать прямо на траве: Саске посередине, и Наруто с Сакурой, прижимающиеся к нему с двух сторон.
Он не привык спать так, он никогда не спал вместе с кем-то, даже в детстве, и, может быть, именно поэтому ночью ему впервые за много месяцев снятся сны.
Ему снится брат.
— Итачи!!! — кричит он, и во сне неожиданно легко выговорить это имя, которое не разрешал себе произносить даже в мыслях — только один-единственный раз, месяц назад, на крыше.
Тот поворачивается и смотрит куда-то сквозь него, будто не замечая или не вполне узнавая. Он всегда смотрел так, и в детстве Саске думал, что это оттого, что он для брата обуза и совсем ему безразличен.
У Итачи длинные волосы, окровавленные руки и печальное лицо.
Саске хочет ему что-то сказать, но вопросы, над которыми ему столько времени запрещал думать инстинкт самосохранения, вырываются быстрее:
— Как ты мог?! Как ты мог сделать всё это со мной?! — он трясёт брата, вцепившись в его футболку.
Итачи чуть улыбается и кладёт руки ему на плечи.
— Я хотел, чтобы ты жил.
Голос Саске срывается на крик; в реальности он бы уже охрип, но это — сон, и здесь можно всё.
— Я не просил тебя об этом!!! Ты полагаешь, это было жизнью, все эти годы?! Ты вообще знаешь, через что мне пришлось пройти?! — Наверняка Итачи знает, потому что ему самому пришлось перенести не меньше, но сейчас Саске не хочет об этом вспоминать: его душат обида и горечь. — Ты думал, я смогу жить после того, как узнаю правду?!
Итачи чуть опускает голову, перестаёт улыбаться и долго молчит.
Наконец, вздохнув, он произносит:
— Я верил, что тебе помогут начать всё с начала. Твои друзья.
— Мои друзья?! — Саске истерически хохочет. — Не ты ли сказал, что я должен убить своего лучшего друга?!
На этот раз Итачи не медлит с ответом. Он протягивает руку и дотрагивается до его щеки.
— Я знал, что ты этого не сделаешь.
Саске замирает и смотрит на него широко раскрытыми глазами.
Он знал?
Ему так легко теперь всё это говорить?!
Он глубоко вдыхает, и, наконец, не выдерживает. Делает то, что хотелось сделать с самого начала: набрасывается на Итачи и начинает долбить его кулаками в грудь, и плевать, что при этом выглядит, как ребёнок. Это же сон, и здесь можно всё…
— Я ненавижу тебя!!! НЕНАВИЖУ! — снова кричит он, срывая голос.
Итачи не пытается уклониться от его ударов, просто гладит по волосам и шепчет:
— Всё уже кончилось, Саске… Теперь можно не ненавидеть.
Взгляд у него странный: Саске по-прежнему кажется, что брат смотрит как будто бы сквозь него. А ещё он неожиданно замечает, что цвет глаз у Итачи не чёрный и не красный, а белый, как в тот день их последней встречи — в день его смерти.
Он просто ничего не видит, вот в чём дело.
В неожиданно наступившей тишине Саске отчётливо слышит собственный судорожный вдох.
Где-то внутри начинает щемить и покалывать, и это ещё не боль, но он знает, что через секунду будет боль. Он дёргается, заставляя себя думать о другом, подавляя эмоции. У него получится, как получалось все эти месяцы: после того, как узнал правду, после того, как снова попытался отомстить — теперь уже за брата, и после того, как понял, что его месть во второй раз была бессмысленна. Он просто хочет жить, поэтому не будет об этом думать. Он хочет жить, потому что… потому что иначе для чего всё это было?!
Он хочет сказать, что не чувствует угрызений совести, что он ни в чём не виноват, потому что Итачи сам обманул его, заставил поверить в то, что ему было необходимо для своих целей.
Брат хотел, чтобы Саске убил Мадару, и он, в конце концов, это сделал — пусть перед этим попытавшись убить всех тех, благодаря которым до сих пор жив.
Итачи может быть доволен, где бы он ни находился.
Итачи хотел, чтобы он его ненавидел.
Ему не за что просить прощения!..
Горло сдавливает спазмом, и Саске борется с ним, изо всех сил впиваясь ногтями в ладони. Он зажмуривается, собирая в себе силы для отчаянного крика:
— Нии-сан!..
Он хочет сказать: «Прости меня», но открывает глаза и видит, что остался в одиночестве.
Итачи уже нет рядом, и он этих слов не услышит.
Вокруг только темнота, и он опоздал.

Проснувшись, Саске чувствует на лице влагу и думает, что это туман или утренняя роса. И только почувствовав на губах солёный вкус, он понимает, что это — слёзы, не переставая текущие по щекам и заливающие простыню, подложенную под голову.
Наруто морщится во сне, прикасаясь щекой к мокрой ткани, и сильнее прижимает к себе Саске. Рука Сакуры зарывается ему в волосы. Они не просыпаются, но Саске знает, что стоит ему пошевелиться — и оба мгновенно откроют глаза.
Ветер гонит по серому предрассветному небу клочковатые тучи, и гул водопада напоминает ему не о том, как они дрались с Наруто четыре года назад под крики чаек, а о том, как Наруто его целовал.
Однако Саске знает, что есть воспоминания, которые не перечеркнёшь никакими другими, и есть рвущая душу боль, которая останется с ним до конца жизни.
Наверное, если бы он ушёл из Конохи, как только сумел передвигаться, и никогда больше не видел ни Наруто, ни Сакуру, он заставил бы себя забыть об этой боли, как заставлял до сегодняшнего дня.
Но сейчас он почему-то думает, что боль, поделённая на троих, — это легче, чем отсутствие боли.

Наруто ворочается во сне и что-то бормочет.
Может быть, когда-нибудь Саске сможет у него спросить:
— Ты думаешь, он простил меня?
И Наруто, простивший ему предательство дружбы и две попытки убийства, ответит:
— Тем, кто любит, прощать легко.

А, может быть, к тому времени Саске поймёт это и сам.

Конец.